В сороковые годы и в начале пятидесятых на тренировки ездили только с чемоданчиком, в кепке и никогда не носили спортивный костюм вне зала или спортивной базы. На крышке чемодана изнутри нередко были наклеены фотографии близких или спортивных героев.

С середины шестидесятых годов чемоданчики были вытеснены громоздкими портфелями. В них умещалось все: и костюм, и обувь, и книги, и еще бог знает что. Кепки, в свою очередь сменили шляпы. Но по-прежнему настоящие спортсмены не появлялись в спортивных костюмах нигде, кроме мест тренировки. Шиком были тренировки в ковбойках. И никогда никаких гетр, высоких носков: тело должно дышать и закаляться. И вообще, настоящие, классные ребята предпочитали костюмы попроще, желательно повыношенней: от пота и тягот работы, на заплаты не скупились. Всякие там цветные полосы, наклейки, названия фирм - это недостойно истинного джентльмена в споре, мастера побед, посвященного в беспощадность труда, это для тех, кто не вытянул в настоящие (не обязательно результатами), все это дешевка, нетребовательность высшей степени, мещанские потуги на причастность к большому и суровому делу.

Потом исчезают шляпы, появляются различного фасона сумки, все цветное, рекламно-наклеечное входит в моду. Спортивные костюмы становятся обычной одежной; уже никому нет дела, что прежде это считалось профанацией спортивного звания.

Настоящий мужчина не должен светить рекламными наклейками и попугайскими красками - так считали в пору нашей спортивной молодости. Он разденется в зале или на беговой дорожке, и все сразу станет на место. Истинное не нуждается в рекламе, ни тем более в каких-то демонстрациях. Это правило жестко выдерживалось. Ни один уважающий себя спортсмен не мог появиться на улице даже просто в спортивном костюме…

Еще в академии я выучился тренироваться в одиночку. Слишком часто учебные занятия и различного рода домашние задания занимали вечера, другого времени для них просто не существовало. Поэтому я начинал тренироваться поздно вечером и кончал едва ли не ночью - часы тишины, остывающего зала, ласкового напора сил, вздора юношеских мечтаний, влюбленности в женщину - бред прошлых и будущих встреч: сознание тут не скупилось на самые жгуче-чувственные картины. Словом, никто позже не уходил из зала. За мной уже закрывался и сам зал. Сколько раз я вынужден был обрывать тренировки - дежурный администратор отказывался ждать. С каждым из них надо было уметь ладить. До глубокого вечера меня обычно задерживали различные академические задания: лабораторные работы, курсовые…

Возвращался ночными улицами, Петровским парком, пустым трамваем, а чаще всего троллейбусами до "Сокола" - они в изобилии катили в депо. Дома уже все спали. Искал на кухне ужин. Мама заботливо заворачивала его в одеяло или придавливала подушками, чтобы не остыл… Так все пять лет и шесть месяцев в академии. Только в последние два года маму сменила Наташа…

Я тренировался совсем один. Чаще всего и мой тренер Евгений Николаевич Шаповалов уезжал: надо было спешить на вторую работу. Эта привычка работать в одиночку пригодилась в большом спорте. Литературные занятия не позволяли тренироваться со всеми, я и на сборы почти не выезжал - где ж тама писать…

У меня были очень мощные ноги - чисто природное, наследственное качество (от отца). В детстве я даже стеснялся. Мне казалось, в бедрах они такие крупные - ну совсем как у женщин! Всякий раз, когда я оказывался в бане со своими товарищами по выпускной роте суворовского училища, я испытывал неловкость: ну "бабские" ноги! Шагнешь, а они вздрагивают, перебираются - на ребят лучше не смотреть…

После первых трех месяцев тренировок в 1954 году - только пригляделся к штанге, еще в робости перед ней - я без натуги стал приседать с двумястами килограммами на плечах. Сейчас это кажется ерундой, а тогда с таким весом могли приседать лишь чемпион страны Куценко, молодой Медведев (он только входил в силу), а с ними, может быть, еще несколько атлетов из первых. А у меня ведь даже третьего разряда не было! И поэтому на меня приходили посмотреть. Шаповалов чрезвычайно гордился. Трепал меня по затылку и говорил тягуче и несколько в нос: "Малыш может и больше, подождите…"

Я мог поднимать силу ног до любого уровня. Сколько ни тренировался, а ни разу не было так, чтобы я наткнулся на предел силы в приседаниях. С любым весом, который мне ставили, я приседал. Набрать силу ног для меня никогда не было задачей, разве только позвоночник: в приседаниях с большими весами он весь выделялся, будто ты нанизан на огненный стержень…

Но еще большим физически даром явилась способность к перенесению нагрузок. Я исключительно быстро усваивал, казалось бы, самые невероятные из них. Я "восстанавливался" много быстрее любого из самых именитых спортсменов своей весовой категории. Атлеты легких весовых категорий не в счет. Их организм проще и быстрее усваивает нагрузки (и живут некрупные люди заметно дольше)… Но и с ними я мог поспорить на ударных тренировках.

В годы главных тренировок я не знал износа. Рядом со мной в изнеможении ложились классные атлеты - ведь в сборные клубов приходили самые лучшие. И они "ломались", а порой и бросали тренировки, только хлебнув моей работы. Из "тяжей" никто даже близко не мог ее проворачивать. А именно эта способность определяет силу…

Я перетренировался из-за… жадности - я слишком любил свою работу, точнее, силу и победы. Но как же мне нравилось (и нравится) складывать силу! Я пьянел за такой работой, был счастлив ею… презирал в себе любую слабость.

К новым же весам в классическом тороеборье я готовился через освоение новых весов во вспомогательных упражнениях. Это и составляло суть психологической подготовки.

Когда я прочно осваивал новые тренировочные веса во вспомогательных упражнениях, мне уже было ясно, что я готов и к захвату новых весов в "классике". И в само деле, если я с 240 в толчковой тяге уходил на 260, в приседаниях с 250 на 275 и начинал брать в стойку не 180 а 190 кг, я уже не сомневался, что готов на новый результат в толчке и рывке.

В большом спорте жизнь нераздельна с тренировкой. Все, что происходит, воспринимаешь лишь через тренировок: на пользу ей или во вред. Как замечено о подобном состоянии в одной книге: "Это так нестерпимо утомительно - нужно быть вечным сторожем своего времени и своих сил…"

И это не эгоизм. Это невозможность добыть результат без расхода едва ли не всей жизненной энергии. Я чувствовал, как тренировка изымает силы, пожирает будущее, сводит жизнь только к одному будущему: быть приживальщиком от спорта. Да, но сначала лупи в барабан славы, доказывай превосходство!

Все, что я предпринял против одной голой власти спорта над своей жизнью, все попытки вести жизнь не только мускулами, разрушало, подтачивало силу. Это было невозможно - делать что-то помимо спора. Ничему другому не оставалось сил…

"Господин Мускул"…

Жизнь подсовывала готовую роль - роль спортивного бойца, потом - приживальщика от спортивной славы. Узкий смысл такой жизни не угнетал - оскорблял. И я воевал… против себя. Я все время вел борьбу против власти того, чему отдавался в те годы: спорта и результатов.

Надсадный, неумолчный грохот в барабан ради доказательств неодолимости твоей силы! Одно и то же! Движение в узком смысле узкозаданного. Заученность роли. Этот грохот вечного доказательства своей непобедимости.

Есть чувства, которые просветляют мир, а есть такие, которые лишь напрягают мускулы.

Для спорта важна огрубелость чувств. Если ты в огрубелых чувствах, ты вынесешь все нагрузки. Это требует природа занятия.

Эмоциональному человеку чрезвычайно трудно в большом спорте. Он несет двойную-тройную нагрузку. На моих глазах такие атлеты, богато одаренные физически, изнашивались и сходили в два-три раза быстрее, чем остальные.

В искусстве, наоборот, должна быть предельная обостренность чувств, ее надо вызывать. Другое дело, что ты долго на ней не потянешь - это саморазрушение. Но чем острее чувства, чем подвижней, тем ты ближе к цели.

В спорте это невозможно.

Великая гонка сильных не признает исключений. Я отказывался принадлежать ей. И я выпал из нее.

Я долго не был в залах. Любое сравнение с атлетом оскорбляло. Мне казалось, на мне снова застегивают ошейник той жизни: только "железо", только помост, только заботы о силе. Нет! Нет!..

Эти тренировки - каждый вес держи под контролем. И это постоянное напряжение - вслушиваешься в себя: как организм, как принимает работу, где сбой… и забота: перемолоть усталость к следующей тренировке. И это желание отлежаться и никого не видеть…

Непомерность завязанной силы. Завязанной - потому что не приспособлена к жизни. Искусственная сила, совершенно ненужная и лишняя жизни. Обременительная для здоровой жизни. Здесь все от ложного представления о здоровье и счастье…

Лишь в 1974 году воровски, глубоким вечером, задворками, я пришел в ЦСКА к своему залу. Как далек я был от себя - атлета! И как дороги были те годы! Вытравить их из себя я не смог. Наоборот, они приобрели новый смысл. Чистой, лишенной фальши, благородной и достойной представлялась та борьба.

10 сентября 1975 года я получил приглашение на чемпионат мира по тяжелой атлетике - он впервые проводился в Москве. Я не решился пойти ни в первый, ни во второй, ни в третий день… Я не выдержал и пошел во Дворец спорта на восьмой день чемпионата.

Лужники! Я сжался, когда вошел. Исподлобья, осторожно приглядывался к этому залу. Здесь в 1958 году я впервые выступал на международных соревнованиях. Плохо, правда, выступал… здесь же в 1961 году выступил на матче сборных СССР и США. Здесь установил рекорд…

Вообще, я поначалу не умел работать в просторных залах. У меня нарушилась координация - без близких, привычных стен не за что было зацепиться взглядом. Для координации имеет значение вот такая пространственная привязка. Только потом это потеряло для меня значение…

Все в зале было таким же. Пестрые флаги стран - участниц чемпионата, сиренево-белый дрожащий свет прожекторов, встречающий атлета на сцене, и даже голос в репродукторах. Соревнования вел генеральный секретарь международной федерации англичанин Стейт. Под его слегка гнусавый и невозмутимый речитатив уже полтора десятка лет выступают атлеты.

Я мгновенно стал мокрым, будто работал сам. Сердце торопилось напоить мышцы кровью. Звон "железа" на помосте отзывался в мышцах…

Я задохнулся беспокойством. Вот сейчас меня вызовут! Какое-то наваждение! Даже голос моего тренера - он сел рядом со мной.

Подошел бывший вице-президент Международной федерации тяжелой атлетики Назаров и попросил вручить призерам чемпионата медали. Я всегда избегал роли почетного генерала, но вручить медали атлетам… разве я сам не был атлетом, разве не отведывал всех этих "соленых радостей железа"?..

Я пошел с ним за кулисы. Атлеты готовились к вызову. Сразу же после награждения борьба возобновилась. Я слышал скороговорку тренеров, лязг дисков, мелькали горяченные лица. Мне объяснили, как я должен выйти и что сделать.

Слева, возле занавеса, стояли болгарин Христов, старший тренер болгарской сборной Абаджиев, с ними еще несколько человек. Абаджиев что-то говорил и энергично показывал. Глаза Христова широко открыты. То, что он увидел сегодня, всего несколько минут назад, потрясло его: эта победа и отклик зала! И собственная сила, такая вдруг неожиданно большая, легкая - кажется, весь мир уступает тебе, радуется, зовет тебя. В его облике не было сдержанности, сосредоточенности, свойственной опыту. Он отдавался непосредственным, первым ощущениям, как отдаются большой любви: без оглядки, в восторге чувств…

Мне вдруг захотелось подойти, но я сдержался. До того ли ему сейчас! Стоит ли путаться с выражениями чувств! А потом я не знаю, какой он, как поймет. Я все-таки был чемпионом, знал громкие победы, триумфы побед. Семь лет я носил титул самого сильного человека мира. И потом я узнал очень многое о силе, и это за мной узнали другие. Я помню, в Вене на афишах чемпионата мира было напечатано: "Выступают атлеты 38 стран и Юрий Власов". Правда, тогда в Вену они приехали из 33 стран.

Теперь я "экс" - это весьма изменило поведение многих. Я научился спокойно к этому относиться, но зачем лишний раз вызывать самодовольство чужой силы?..

Диктор пригласил на сцену призеров. За призерами вышли мы.

Диктор перечислил участников торжественной церемонии.

Я не ожидал - зал ревом ответил на мое имя. Я напрягся, дабы скрыть волнение. У меня задрожали руки, потом я весь задрожал. Черный вздыбленный зал в движении и этот могучий глас "А-а-а!.." Будто я впервые увидел со сцены зал и услышал крики, обращенные ко мне. Нет, сейчас все было иначе. Все было ярче, значительнее. Я вернулся в зал! Я вернулся в эту жизнь! Я освободился от всего, что загораживает жизнь.

Зал не унимался. Мгновения, в которых годы, в которых прошлое и будущее…

С юношеских лет мне пришлись по душе слова Оливера Кромвеля: счастливы нашедшие, но счастливы и идущие… есть слова, будто отлитые для тебя. В них все твое, не переставишь ни единой буквы.

"Быть ищущим почти то же самое, что стать нашедшим; кто раз начал искать, тот не успокоится до конца. Счастливы нашедшие, но счастливы и ищущие!"

Счастливы ищущие!..

Жизнь научила меня своему пониманию счастья. С некоторых пор я заметил за собой, чтобы не ошибаться, быть по возможности счастливым, во всяком случае, не в большом разладе с собой, надо слушать сердце и не верить умным, логичным и самым привлекательным словам-расчетам, если от них оторвана душа…

Я имел честь выступать с такими замечательными атлетами и знатоками силы, как Александр Курынов, Виктор Бушуев, Норберт Шемански, Томас Коно, Иосинобу Мияке, Иренеуш Палински, Вльдемар Башановски, Луис Мартин…

Спорт утверждает жизнь, и в этом его вечность. Он связан с проявлением жизни - ее физической активностью высшего порядка.

Русский журнал "Сила и здоровье" за 1912 года (№ 22-34) писал о возрождении олимпийских игр и вообще о новом взгляде на физическую культуру и спорт:

"Всенародное правильное физическое воспитание, разумный спорт и захватывающие игры на свежем воздухе - вот путь к одной из величайших мировых целей: красота - сила - здоровье человека!..

Да, воскресшие олимпиады должны быть тем великим испытанием, на котором каждая страна покажет, что она сделала за последние годы для возрождения культа красоты, похороненного вековым гнетом "христианнейшего изуверства, рабьего уродства моды и социальных ужасов "культурной жизни" человечества".

В каждом человеке есть материал для того, чтобы воспитать в себе силу. В сильном же от природы человеке есть. В сильном же от природы человеке есть задатки для того, чтобы стать самым сильным, если его это привлекает. Но воля определяет силу. Единственный непреложный талант для силы, без которого она беспомощна, - воля, освещенная разумом.